Вельяминовы – Время Бури. Книга первая - Нелли Шульман

– Мы хотели, собирались. Клара, бедная моя девочка, как ей было одиноко. Должно быть, осенью, она еще не была уверена…, – Людвиг, неожиданно, сказал:

– У нас одна дочка, Адель…, – незнакомец вздохнул:

– Пойдемте, герр Майер…, – он огляделся:

– Такси разъехались. Здесь минут сорок, пешком. Холодно, правда…, – шляпу Людвигу не вернули, сославшись на то, что вещь отсутствовала в описи предметов, изъятых при аресте. Шляпы, действительно, не было. Людвиг оставил ее в номере, с шарфом и перчатками, намереваясь забрать их после завтрака. Пальто он взял вниз. Хозяин дешевого пансиона экономил на отоплении, в столовой было зябко.

– Я потерплю…, – незнакомый мужчина снял шляпу.

Он размотал шарф, стащив перчатки:

– Держите. Я хочу, чтобы госпожа Майерова и дети увидели вас в добром здравии. В Дахау я вас накормлю, перед поездом…, – они шли по грязной, в разъезженном снегу, обочине дороги. Тучи над головой потемнели. Аарон поежился, чувствуя задувающий за воротник пальто ветер. Рав Горовиц начал говорить.

Майер затих, слушая его:

– Вы не коммунист…, – мужчина остановился, – рав Горовиц, вы рисковали жизнью, чтобы меня спасти. Вы подделали документы, нелегально приехали сюда. Вы еврей, в конце концов. Это опасно для вас, почему…, – Аарон смотрел вперед:

– Никогда он не узнает правды. Так лучше, для всех. Клара его любит, а у него лицо светится, когда он говорит о жене, о дочери…, – протянув Майеру сигареты, он прикрыл ладонями огонек зажигалки. Руки застыли.

– Надо в Мюнхене его одеть, – напомнил себе Аарон:

– С него все сваливается, он с иностранным паспортом, без визы. Незачем привлекать внимание. Аарон посмотрел в темные, так похожие на его собственные, глаза. Он услышал тихий шепот Клары: «Хорошо, так хорошо…». Рав Горовиц заставил себя не вспоминать запах ванили, на теплой кухне, веселые голоса девочек, Пауля с котом на коленях, листающего учебник: «Пусть они будут счастливы. Она будет счастлива».

– Кто спасает одну человеческую жизнь, тот спасает весь мир, – Аарон вытер глаза:

– Дым попал, герр Майер. Вы теперь отец троих детей…, – он увидел улыбку на худом лице:

– Он улыбался на фото, с Кларой. И она тоже. Господи, как больно…, – Майер протянул ему руку:

– Я не знаю, как вас благодарить, рав Горовиц. За все…, Трое детей…, – они пошли дальше. Людвиг рассказывал Аарону о смерти герра Рейнера:

– Он беспокоился, о Пауле. Конечно…, – Майер замедлил шаг, – конечно, он будет нашим сыном, Сабина, дочкой, как иначе? Рав Горовиц, то, что вы делаете, дети, которых вы из Праги вывезли…

– Я был не один, герр Майер, – почти весело отозвался Аарон, – мне помогали. Надо всегда помнить, что хороших людей больше. Обещаю, что мы вас отправим куда-нибудь в спокойное место. Будете преподавать, госпожа Майерова…, – он чуть не сказал: «Клара», – в театр устроится. Дети учиться пойдут. Пауль не такой ребенок, как все. Ему надо жить в семье, надо, чтобы о нем заботились…

– Всегда, пока мы живы…, – кивнул Людвиг. Они миновали поворот. Каменная, серая стена Дахау почти скрылась из виду:

– Птицы, – сказал Майер, – они залетали, в лагерь. Кружились над головами. Мы на них не смотрели, рав Горовиц. Слишком…, – он махнул рукой: «Солнце вышло, над холмами».

Зимний, слабый, диск терялся в снежной дымке. Крылья белых, голубей играли золотом. Птицы пропали где-то над равниной. Аарон кивнул вперед:

– Пойдемте. Вам надо поесть и лечь спать, в пансионе, в Мюнхене. Завтра купим одежду и поедем домой.

– Домой…, – повторил Людвиг.

Солнце скрылось, они шли, пряча лица от ветра. Навстречу ехала блестящая, черная машина. На капоте трепетал нацистский флажок. Аарон оглянулся:

– Они покинут Прагу, а ты останешься, рав Горовиц. Будешь делать все, что в твоих силах, пока возможно. И даже дальше…, – Аарон увидел на крыле машины надпись: «Feldgendarmerie», под раскинувшим крылья, прусским орлом. Опель исчез за воротами лагеря.

Макс нашел младшего брата на поле, рядом с лагерной псарней. Здесь тренировали собак. К вечеру подморозило, тучи разогнал ветер, на темном небе мерцали первые звезды. Полигон заливало белое сияние электрических прожекторов. Отто стоял в серой шинели, без фуражки. Короткие волосы мерцали в мощных лучах, перекрещивающихся на поле. Доктора фон Рабе разбудил вестовой, из медицинского блока. Начиналось совещание.

Отто разлепил глаза:

– Я помню, Мальро был здесь. Он меня в постель укладывал…, – в крохотной ванной, Отто плеснул водой в лицо, – почему я днем заснул? Но я устаю, много работы…, – дел у врачей хватало. Кроме рутинного осмотра новых заключенных, умерщвления асоциальных элементов и стерилизации, они налаживали программу исследований. Отто хотел, чтобы, перед его отъездом в Берлин, и в тибетскую экспедицию, все было готово. Постель оказалась смятой, но его одежда была в порядке. Голова, немного, отяжелела:

– Неужели все случилось? Мальро человек моего толка, несомненно. Или ничего не произошло? Не знаю…, – Отто, быстро, переоделся:

– Больше не стоит рисковать. В Тибете я найду арийскую девственницу, вылечусь, привезу ее в Берлин. Родятся дети…, – отец, иногда, смешливо говорил Максу, что тому пора жениться. Штурмбанфюрер отмахивался:

– Не с моей работой, папа. Впереди война, сейчас надо думать о других вещах…,– Отто знал, зачем брат навещает Дахау, и кто содержится, в Блоке Х. Обедая с Максом в Мюнхене, Отто, недоуменно, заметил:

– Полгода прошло. Зачем ты с ней бьешься? Примени строгие меры воздействия. Каждый хочет жить, и еврейка…, – Отто поморщился, – тоже.

Макс отложил серебряную вилку:

– Я вошел с ходатайством к рейхсфюреру. Фрейлейн Кроу получит звание почетной арийки. Многим ученым и военным оказали такую честь. Генерал-полковнику Мильху, например…, – брат тонко усмехнулся. Мильх, в гражданской жизни, исполнительный директор «Люфтганзы», поддерживал нацистов деньгами. Рейхсмаршал авиации Геринг хотел, чтобы Мильх занимался Люфтваффе. Геринг даже попросил фюрера поговорить с будущим работником. Мильх принял предложение министерства авиации. Отец генерала был евреем, но Геринг заметил: «Я сам решаю, кто у меня еврей». Родословную Мильха перекроили, придумав другого родителя, арийского происхождения.

Макс отпил французского вина:

– Она леди Кроу. Ее мать была дочерью герцога, Экзетеры получили титул от Вильгельма Завоевателя. Ты сам настаивал, – подмигнул он брату, – что герр Петер, истинный образец арийца. У него отец русский, славянин, неполноценный, как учит нас фюрер, – Отто вспомнил лазоревые, как небо глаза:

– Они по происхождению варяги. Скандинавы считаются арийцами. Руны доказывают…, – Макс удачно скрыл зевок. О рунах младший брат мог распространяться бесконечно. Макса, подобная, по его мнению, откровенная чушь, не интересовала.

Намерения штурмбанфюрера были просты. Макс хотел дослужиться до бригадефюрера СС, и выйти в отставку. Он собирался жить на вилле, в Баварии, возиться с внуками, рыбачить в горном озере, и любоваться картинами.

После аншлюса Макс навестил Вену, налаживая в городе работу осведомителей СД. Собственность евреев конфисковали. На складе Макс отобрал несколько картин малых голландцев, и отличный этюд Лиотара, к «Даме с шоколадом». Макс видел шедевр в Лондоне, в Национальной Галерее.

Ему нравились импрессионисты, однако получить Моне или Ван Гога было невозможно. Картины шли на продажу, за золото. Холсты передавали доверенным дилерам. Торговцы, частным образом, связывались с коллекционерами в Америке, сообщая сведения о доступных шедеврах. На складе Макс долго рассматривал эскиз Рафаэля к фреске «Триумф Галатеи». На подобное, он, конечно, и не рассчитывал. Рисунок отправлялся в личное собрание рейхсмаршала Геринга. Макс ожидал аннексии Чехии. В пражских музеях было, чем поживиться. Он даже поручил Генриху составить примерный список наиболее выдающихся картин.

– У евреев Чехии тоже отберут имущество…, – Максимилиан смотрел на широкую спину, в серой шинели. Тор сидел рядом с Отто, брат удерживал овчарку на поводке:

Картинная галерея вышла отличной. Старший граф Рабе не пожалел денег на полы дерева венге, финский гранит стен, и светильники матового стекла. В Берлине Макс часто навещал новые залы. Он проходил в отдельную комнату для рисунков, любуясь Веласкесом. Со вторым наброском Макс никогда не расставался. Он заказал в мастерской, на Музейном Острове, особую папку для перевозки, по размерам бумаги. Куратор отдела графики объяснил Максу, что главными врагами рисунков являются солнечный свет и влажность. В галерее отец установил американскую систему охлаждения воздуха, по совету специалистов из берлинских музеев.

С тех пор, как фрейлейн Кроу привезли в Дахау, Макс часто доставал эскиз. Женщина стояла, откинув голову, глядя ему в глаза. Немного тронутые охрой волосы падали на плечи. Макс не отдал набросок на экспертизу. Он, искренне, думал, что это ученическое подражание, как и строчка внизу: «ALS IK KAN». Штурмбанфюрер справился в энциклопедии: